– На, – протянул их мне широким пьяным жестом. – Дарю!

Я глянул на обложки: Александр Дюма, романы “Графиня де Монсоро” и “Три мушкетёра”, аляповатые подарочные издания с тиснением и позолотой.

– Да не надо, – я с сомнением посмотрел на д’Артаньяна, больше похожего на опереточного цыгана, чем на гасконца. – Зачем они мне?

– Книга – лучший подарок. Бери, бери, прочтёшь на досуге. Это сейчас можно достать всё что угодно, а в моём детстве приключения были дефицит, – лицо его приняло мечтательное выражение. – Я, между нами говоря, весь седьмой класс на Дюма дрочил. Миледи, Констанция, потом Луиза Лавальер, Генриэтта Английская…

Мне захотелось побыстрей положить книги на стол и сполоснуть после них руки. Но Чернаков бросил предаваться воспоминаниям:

– Ладно, пойдём к нашим. Поможешь донести?

Я взял две заледенелые пивные кегли:

– Серёг, – сказал просительно. – Ты, наверное, ничего не говори Мултановскому и Димону. Ну, про всю эту хрень со мной и Никитой…

– Да, не стоит их расстраивать, – согласился Чернаков, подхватил икру и бумажный, в кляксах жира, брикет.

Уже в коридоре я заметил, что как-то благополучно позабыл книги на столе. Чернаков вроде не обратил внимания, что я пренебрёг его дарами.

Конференц-зал оказался просторной комнатой с длинным столом и расставленными вокруг него лёгкими креслами. На одном расслабленно вытянулся Мултановский. Ботинки он скинул, выставив напоказ мосластые ступни в серых носках. Пиджак висел на спинке соседнего кресла. Галстук завернулся наискосок, воротник рубашки расстёгнулся, отчего вид у Андрея Викторовича был расхристанный. Напротив сидел Шелконогов. Фиолетовая в обтяжку водолазка подчёркивала сухую боксёрскую мускулатуру.

На столе покрывалось испариной полное льда ведёрко, из которого торчало тонкое горлышко “Маруси”. Вокруг водки, как планеты солнечной системы, сгрудились одинакового калибра бумажные тарелки с закуской – колбасой, салом, рыбой цвета собачьего языка. Отдельно высились два одинаковых двухлитровых тетрапака с апельсиновым соком, похожие на трагический макет Всемирного торгового центра, стояла бутылка виски с чёрной траурной этикеткой – “Black Label” и блюдце с дольками лимона.

Мултановский повернул к нам хохлатую голову:

– Сергей, Володя! Вас только за смертью посылать!

Чернаков засмеялся:

– А никто нас и не посылал! Неувязочка, Андрей Викторович. Мы сами задержались.

– Как жизнь молодая? – ласково произнёс Мултановский, здороваясь. Высвободил ладонь, встряхнул. – Тёлочкам сиськи тоже так тискаешь? Сбегут ведь! Дима, придави громкость и поищи что-то другое, – повернулся к Шелконогову. Тот подошёл к музыкальному центру на приземистой с колёсиками тумбе. – Чего там у Никиты произошло? – Мултановский послал мне тёплый отеческий взгляд: – Игнорит братан твой, понимаешь, наше весёлое общество уже вторую неделю… Дима! – снова обратился к Шелконогову, – набери Никиту ещё раз…

– Не отвечает он, – Шелконогов крутил ручку настройки.

Из динамика донёсся бойкий эстрадный распев:

– Дорожное радио-о-о! – потом душевно затренькала гитара и хрипловатый голос проникновенно спросил: – Отчего так в России берёзы шумят?..

– Потому что уверены, что не посадят! – отозвался Чернаков.

Мултановский не сводил с меня пытливых глаз. Отмолчаться не получилось.

– Понятия не имею, Андрей Викторович, – признался я и добавил, поражаясь собственному цинизму: – Я ж не сторож ему…

– Даже не шути так, – мягко попенял Мултановский. Показал на кресло: – Присаживайся, Володька, рады тебя видеть.

– Ладно, мужики, – Чернаков по-хозяйски потёр руки, – давайте накатим за прошедшее Рождество. Икорка свежайшая!

– И где ты, Сергей, такую расфасовку берёшь? – Мултановский дальнозорко покрутил банку. – Сколько в ней, пол-литра?

– Поменьше. Но икра – херня, – сказал польщённый Чернаков. – Мне сестроёб мой, – дождался соответствующей гримасы Шелконогова, – в смысле, шурин, ветчины передал. Это что-то! – он развернул шелестящую бумагу.

Показался мясной, с сальными прожилками, шмат. Чернаков щёлкнул и заорудовал складным ножом. Вкусно запахло копчёным.

Сделав умильное лицо, Чернаков втянул воздух шумными ноздрями:

– Пися пахнет заебися, заебися пахнет пися!..

Шелконогов, уже потянувшийся было, резко отдёрнул руку и заругался:

– Блять! Вот честно, Серёга, жри сам!

– Да ладно тебе, – улыбнулся его реакции Мултановский. – Дима, чего нервный такой? Сто лет его знаешь и не привык?

Чернаков переждал вспышку пуританского гнева Шелконогова. Откупорил бутылку “Маруси”, сказал:

– Водка говорит: “Похуй!” Похмелье спрашивает: “Нахуй?!” – и разлил по рюмкам: Шелконогову, мне и себе. А Мултановский плеснул себе виски и взял дольку лимона.

Я послушно вздымал пластиковый стаканчик, чокался, прикидывая, что посижу ещё для приличия полчасика, а потом откланяюсь да пойду восвояси.

– Прощай, цыганка А-а-аза!.. – Чернаков старательно передразнивал слащавый эстрадный нафталин. – Ни пизды, ни глаза… не было у неё!.. – а Мултановский снисходительно улыбался матерщинному караоке.

Никита месяц назад подвозил меня из мастерской. Тоже играло радио, брат без устали изгалялся над каждым треком: “На детских площадках не ставят крестов, но разве от этого легче?!”, а я просто изнемогал от смеха, хотя и подумал тогда, что зря он так с Высоцким…

– А воды уже не осталось? – спросил вдруг Мултановский. – Соком вредно алкоголь запивать. Язву нажить можно.

– Так в кулере, Андрей Викторович! – Чернаков привстал. – Ах ты ж!.. Двадцать литров за три дня приговорили. Ща Тосику позвоню, он принесёт…

Я вызвался, чтобы сказать уже хоть что-то уместное:

– А давай я принесу.

– Прямо по коридору, потом по лесенке вниз, – охотно подсказал Чернаков. – Баклажки с водой в подсобке возле салона, ну, ты видел где, рядом с туалетом. И если не тяжело, притащи сразу две, я одну у себя в кабинете поставлю.

Когда я вернулся, нагруженный увесистыми, как гири, бутылями, за дверью конференц-зала невнятно шушукала тишина. И радио больше не играло. Я нажал локтем на латунную ручку, вошёл, толкая дверь.

Я покидал беспечное застолье, а вернувшись, увидел подобие военно-полевой тройки с Мултановским во главе. Они сидели по одну сторону стола, ждали меня. Я сразу всё понял. Не торопясь поставил баклажки на пол.

Мултановский для строгости надел ботинки, застегнул пуговицы и подтянул галстук. Лицо у него было уставшим, костлявым.

– Володя, это правда? – спросил он, точно какой-то завуч у школьного хулигана, докатившегося до привода в милицию.